Неточные совпадения
Он не
заметил ни ее ужаса и тоски, ни ее слов, что она тоже готовилась «поговорить с ним». Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал все и сейчас даст ей удар
ножа, как Райский.
Он сказал, что деньги утащил сегодня у матери из шкатулки, подделав ключ, потому что деньги от отца все его, по закону, и что она не
смеет не давать, а что вчера к нему приходил аббат Риго увещевать — вошел, стал над ним и стал хныкать, изображать ужас и поднимать руки к небу, «а я вынул
нож и сказал, что я его зарежу» (он выговаривал: загхэжу).
— У вас хорошая привычка, Аника Панкратыч, —
заметила Ляховская, гремя
ножом, — вы говорите то, что думаете…
Санхобейские тазы почти ничем не отличаются от тазов на реке Тадушу. Они так же одеты, говорят по-китайски и занимаются хлебопашеством. Но около каждой фанзы есть амбар на сваях, где хранится разный скарб. Этот амбар является типичной тазовской постройкой. Кроме того, я
заметил у стариков особые кривые
ножи, которыми они владеют весьма искусно и которые заменяют им и шило, и буравчик, и долото, и наструг.
Начиная с лестниц, ведущих в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно,
помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по углам на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а
ножи в неопрятном виде лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
И тут надоумил меня ангел-хранитель Варварин, — добыла я
нож да гужи-то у оглобель и подрезала, авось,
мол, лопнут дорогой!
Если в произведении разбираемого автора эти причины указаны, критика пользуется и ими и благодарит автора; если нет, не пристает к нему с
ножом к горлу, как, дескать, он
смел вывести такое лицо, не объяснивши причин его существования?
Исцеляет внутренныя раны персей и лехна то (то суть велия нитгаины) дипзоет и прогоняет месячные тови женски нанесонныя раны коликии стары толикие новыя напр-и-мер с ударениями
меча или
ножа и иные сечения употребляется с травом завомо лануонит исцеляет всякую фистулу и вся смрадния нужда киисти достиго долны чудно полезный есть и за текущею ухо капляучи у тодленаи три капли с гукно вином омодойною полагается и на ранения зубныя десны и иснедает ю утверждает и колсыушияся и испасти хотяща зубы сохраняет от умори т. е. куги и помогает от всех скорбей душевных и вкупе телесных, внутреннее ево употребление да Будут Ю или Аъ до 15 капаиума а вина или воды вечер и заутра кто его употребит и самиам искуством чудное благодействие разумети Будет».
Только и рассеяния, что если
замечают, что какой конь очень ослабел и тюбеньковать не может — снегу копытом не пробивает и мерзлого корня зубом не достает, то такого сейчас в горло
ножом колют и шкуру снимают, а мясо едят.
Рассказывали, например, про декабриста Л—на, что он всю жизнь нарочно искал опасности, упивался ощущением ее, обратил его в потребность своей природы; в молодости выходил на дуэль ни за что; в Сибири с одним
ножом ходил на медведя, любил встречаться в сибирских лесах с беглыми каторжниками, которые,
замечу мимоходом, страшнее медведя.
Охота меж тем шла своим чередом, и никто не
заметил отсутствия царевича, исключая двух стремянных, которые теперь издыхали в овраге, пронзенные
ножами.
— По крайности, теперь хоть забава бы у меня была! Володя! Володюшка! рожоный мой! Где-то ты? чай, к паневнице в деревню спихнули! Ах, пропасти на вас нет, господа вы проклятые! Наделают робят, да и забросят, как щенят в яму: никто,
мол, не спросит с нас! Лучше бы мне в ту пору
ножом себя по горлу полыхнуть, нечем ему, охавернику, над собой надругаться давать!
Не
смей, и не надо!» Как же не надо? «Ну, говорю, благословите: я потаенно от самого отца Захарии его трость супротив вашей
ножом слегка на вершок урежу, так что отец Захария этого сокращения и знать не будет», но он опять: «Глуп, говорит, ты!..» Ну, глуп и глуп, не впервой мне это от него слышать, я от него этим не обижаюсь, потому он заслуживает, чтоб от него снесть, а я все-таки вижу, что он всем этим недоволен, и мне от этого пребеспокойно…
Он
заметил только, что глаза у них сверкают, как огонь, а у иных, под куртками у поясов, висят небольшие
ножи.
Люди нашего времени, пользующиеся держащимся насилием порядком вещей и вместе с тем уверяющие, что они очень любят своих ближних и совсем не
замечают того, что они всей своей жизнью делают зло этим ближним, подобны человеку, непрестанно грабившему людей, который бы, будучи, наконец, захвачен с поднятым
ножом над отчаянным криком зовущей себе на помощь жертвой, уверял бы, что он не знал, что то, что он делал, было неприятно тому, кого он грабил и собирался резать.
— Джентльмены! — сказал он, неистово скрежеща зубами, и, показав
нож, потряс им. — Как
смеете вы явиться сюда, подобно грязным трубочистам к ослепительным булочникам? Скорее зажигайте все, что горит. Зажгите ваше судно! Что вы хотите от нас?
— Ты несносен сегодня, —
заметила Дэзи, улыбаясь и демонстративно втыкая
нож возле его локтя. Воткнувшись,
нож задрожал, как бы стремясь вырваться. — Вот так ты трепещешь! У вас, верно, есть книги? Мне иногда скучно без книг.
Я вам говорил, что в моей руке не только был перочинный
нож, которым я ранил в гимназии великого Калатузова, но я держал в моих руках и
меч. Вот как это случилось.
Нож и
меч вообще руке моей не свойственны, хотя судьба в насмешку надо мною влагала в мои руки и тот, и другой.
И хоть бы точно судья его встретил — ангел с пламенным
мечом: легче было бы преступному сердцу… а то еще самому придется
нож вонзать…
Старик
заметил это, положил хлеб и
нож на грудь юноши, тревожно махая рукою, зовет мальчика...
— Вы не
смеете оставаться здесь ни одной минуты! — крикнула Зинаида Федоровна и ударила
ножом по тарелке. — Вы воровка! Слышите?
Когда она прошла мимо Евсея, не
заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина держала в руке большой кухонный
нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила
нож на стол, и руки её опустились вдоль тела…
Гувернантка схватила со стола
нож и подняла его к своему горлу; верные слуги схватили ее сзади за руки. Сопротивляться приказаниям князя никто не
смел, да никто и не думал.
— Но этот
нож, этот
меч, — это изменение всего…
Я каждый раз, когда хочу сундук
Мой отпереть, впадаю в жар и трепет.
Не страх (о нет! кого бояться мне?
При мне мой
меч: за злато отвечает
Честной булат), но сердце мне теснит
Какое-то неведомое чувство…
Нас уверяют медики: есть люди,
В убийстве находящие приятность.
Когда я ключ в замок влагаю, то же
Я чувствую, что чувствовать должны
Они, вонзая в жертву
нож: приятно
И страшно вместе.
Жестоким провидцем, могучим волхвом стал кто-то невидимый, облаченный во множественность: куда протянет палец, там и горит, куда
метнет глазами, там и убивают — трещат выстрелы, льется отворенная кровь; или в безмолвии скользит
нож по горлу, нащупывает жизнь.
Мы вышли из гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и, как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а я и Дюрок очутились в каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он вернулся с братом из трактира. Что он подумает обо мне, я не
смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и
ножей, но я отчетливо видел, как он говорит брату: «То ли это место или нет? Не пойму».
Самого хозяина здесь не было: он с кривым
ножом в руках стоял над грушевым прививком, в углу своего сада, и с такой пристальностью смотрел на солнце, что у него беспрестанно моргали его красные глаза и беспрестанно на них набегали слезы. Губы его шептали молитву, читанную тоже в саду. «Отче! — шептал он. — Не о всем мире
молю, но о ней, которую ты дал мне,
молю тебя: спаси ее во имя твое!»
В руке его я
заметил щегольскую оленью ручку дорогого охотничьего
ножа, который обыкновенно висел у него над постелью. Чуть только кровельные листы загремели под ногами художника, мимо окон пролетело большое полено и, ударившись о стену, завертелось на камнях.
Перешагнув через порог, он
заметил на стене свою безобразную тень; мучительное чувство… как бешеный он выбежал из дома и пустился в поле; поутру явился он на дворе, таща за собою огромного волка… блуждая по лесам, он убил этого зверя длинным
ножом, который неотлучно хранился у него за пазухой… вся дворня окружила Вадима, даже господа вышли подивиться его отважности… Наконец и он насладился минутой торжества! — «Ты будешь моим стремянным!» — сказал Борис Петрович.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он
замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под
ножом жертвоприносителя.
Как ни
смела и подчас ни находчива была Марфа Андревна, но здесь она ничего не могла вдруг сообразить и придумать. А между тем для удивления Марфы Андревны, кроме горящей свечи и связанной девушки, приготовлены были и некоторые другие новины: как раз против вторых дверей Плодомасова увидала молодец к молодцу человек двадцать незнакомых людей: рожа рожи страшнее,
ножи за поясами, в руках у кого лом, у кого топор, у кого ружья да свечи.
Вот хоть бы молодка эта, хохлушка, что
заметила старику насчёт тугой мошны. Молчит, зубы сжаты, тёмное от загара лицо её сердито и в глазах острый гнев. Спросишь её о чём-нибудь — отвечает резко, точно
ножом ткнёт.
Вот хорошо. Подождали мы маленько, смотрим, идут к нам гиляки гурьбой. Оркун впереди, и в руках у них копья. «Вот видите, — ребята говорят, — гиляки биться идут!» Ну,
мол, что будет… Готовь, ребята,
ножи. Смотрите: живьем никому не сдаваться, и живого им в руки никого не давать. Кого убьют, делать нечего — значит, судьба! А в ком дух остался, за того стоять. Либо всем уйти, либо всем живым не быть. Стой, говорю, ребята, крепче!
Я ничего не жду на небесах,
Я ничего не жду под небесами;
Я
мести душу подарил; не жди,
Чтоб я помедлил отослать
Тебя туда — где ждет суд божий
Тебе подобных! Видишь этот
нож —
Он над тобой. Оставь же добровольно
Свой умысел.
Тут в первый раз услышал он разговор про покойного Михалыча: «„Убивец“,
мол, такой человек, его ничем не возьмешь, ни
ножом, ни пулей, потому заколдован».
— Испугать меня хотите своим тупым
ножом. Махай, махай, великий Тальма,
мечом кардонным! — продекламировал Рымов и захохотал.
— А я думала, что вы меня оставите так, — вдруг вырвалось у ней невольно, так невольно, что, может быть, она совсем и не
заметила, как сказала, а между тем — о, это было самое главное, самое роковое ее слово и самое понятное для меня в тот вечер, и как будто меня полоснуло от него
ножом по сердцу!
— Я сказал, что нет. Это, право, странно, граф! И вовсе неприлично притти с
ножом к горлу к человеку, —
заметил Лухнов, не поднимая глаз.
И, держа
нож в кулаке, как
меч, он говорил...
Но вьюги зимней не страшась,
Однажды в ранний утра час
Боярин Орша дал приказ
Собраться челяди своей,
Точить
ножи, седлать коней;
И разнеслась везде молва,
Что беспокойная Литва
С толпою дерзких воевод
На землю русскую идет.
От войска русские гонцы
Во все помчалися концы,
Зовут бояр и их людей
На славный пир — на пир
мечей!
И, подойдя к медному тазу с рыбой, выбрал добрую стерлядь вершков одиннадцати и
пометил рыбу, ударив ее раза два
ножом по голове, да кстати пырнул и в бок острием.
— «И бысть попущением Божиим, грех ради наших, — протяжно читает старик, — прииде нечестивый и безбожный царь Батый на Русь воевать; грады и веси разоряше, огнем их пожигаше, людие
мечу предаваше, младенцев
ножом закалаше, и бысть плач великий!..»
Брать его руками, колоть его
ножами и на братчине на петровщине людям есть благодарно
молéный кус [Жертвенное мясо.
Она сорвала еще цветок, но больше не ощипывала, а загляделась на свою ручку. Ей она показалась смешной, почти уродливой. Но гость — это она
заметила — раза два кинул боковой взгляд на ее руки, когда она держала ими
нож и вилку.
Когда мы из класса
замечали за стеклом оконца крючковатый нос и поблескивающие золотые очки, трепет пробегал по классу, все незаметно подтягивались, складывали перочинные
ножи, которыми резали парты, засовывали поглубже в ящики посторонние книжки.
Во главе невидимых товарищей я одним махом вскочил на высоко взлетавшие качели. Галера села на
мель. С
ножом в зубах я бросился к венецианской красавице.
Вилку Любаша держала торчком, прямо и «всей пятерней» — как
замечала ей иногда мать, отличавшаяся хорошими купеческими манерами; ножик — так же, ела с
ножа решительно все, а дичь, цыплят и всякую птицу исключительно руками, так что и подруг своих заразила теми же приемами.
Ножи бывали также не у всех воинов, но
мечи и копья — у каждого.